Детские сказки онлайн. Ф.Абрамов

Микропересказ: Женщина из сибирской деревни всю жизнь тяжело работает ради единственной дочери, мечтая вывести её в люди. Дочь бросает мать, тайком уехав в город с молодым офицером, и женщина умирает в одиночестве.

Пелагея Амосова жила в сибирской деревне, работала поварихой в хлебопекарне.

Пелагея Амосова - немолодая женщина из сибирской деревни.

Её муж Павел болел, а дочь Алька охотнее вертелась возле зеркала, чем помогала по хозяйству.

Павел - муж Пелагеи, тихий, добрый и очень больной человек.

Алька - дочь Пелагеи, восьмиклассница, распущенная девица.

Старшая сестра Павла, Анисья, праздновала именины, но Пелагея ждала приглашения не от неё, а от Петра Ивановича, самого уважаемого в деревне человека, который отмечал окончание учёбы дочери и сына.

Анисья - старшая сестра Павла, любит гульнуть.

Пётр Иванович - местный ревизор, самый влиятельный человек в деревне.

Анисья, трижды побывавшая замужем, жила вольно, мужиков от себя не отгоняла. Брата Павла она любила, а его жену Пелагею побаивалась и уважала за домовитость и верность мужу.

Рассчитывая, что брат с женой придут на именины, Анисья накрыла богатый стол, но родственники так и не пришли, зато Алька притащила двух местных баб-выпивох. Одна из них, Маня-большая, была мелкой, ехидной старушкой себе на уме, за что и получила прозвище.

Маня-большая - местная выпивоха, мелкая и ехидная старушка себе на уме.

Выпивохи сообщили, что Пелагея с Павлом отправились в гости к Петру Ивановичу. Анисья обиделась и в сердцах выставила на стол всё богатое угощение – «пускай самые распоследние гости стравят, раз свои побрезговали».

Не стесняясь чужих людей, она безутешно плакала, <…> потом вскакивала, начинала лихо отплясывать под разнобойное прихлопыванье старушечьих рук, потом опять хваталась за вино и ещё пуще рыдала…

Пелагея знала, что у Петра Ивановича соберутся все «хорошие люди» – сельское начальство, и хотела переговорить с председателем сельсовета. Лет десять назад, когда хлеба не хватало, Пелагею приглашали первой. Теперь же записочку с приглашением она получила в последний момент.

Пётр Иванович, полуграмотный человек, кончивший всего три класса, всю жизнь проводил ревизии – проверял бухгалтерию колхоза, сельпо. В 1947 году, в первый год работы Пелагеи в пекарне, Пётр Иванович насчитал ей пять тысяч рублей недостачи, а потом «нашёл» деньги и с тех пор получал хлеб даром.

Пелагея добилась от председателя обещания дать Альке возможность учиться дальше, для чего была нужна справка из сельсовета. Сейчас Алька переходила в восьмой класс. Училась она плохо, чуть ли не в каждом классе по два года сидела, но Пелагея мечтала, чтобы дочь получила образование и выбилась в люди.

Павел выпил несколько рюмок, и ему стало совсем плохо. Пелагее пришлось отвести мужа домой. У самой избы Амосовых встретила Анисья и устроила скандал на всю улицу. Пелагею утешало, что «не было поблизости хороших людей», а значит и скандал скоро забудется.

Место поварихи в пекарне Пелагее досталось после того, как она переспала с председателем рабочего комитета. Женщина не знала, догадался ли муж о её измене, и до сих пор сомневалась в том, кто отец её дочери.

Закравшееся в душу сомнение - не сорняк в огороде, который вырвал с корнем, и делу конец. Сомнение, как мутная вода, всё делает нечистым и неясным.

Вдруг Пелагея захотела увидеть Альку, отправилась на поиски, благо ночь была белая, и нашла её в клубе, где та отплясывала сначала с комсомольским секретарём, потом – с офицером из стоящей возле села войсковой части.

Пелагея загордилась своей красавицей-дочкой и пригласила всю компанию к себе. Дома она обнаружила, что Павел при смерти. Спас его офицер Владислав – влил в рот лекарство и послал машину в районный центр за доктором.

Владислав - офицер стоящей возле села войсковой части, ухаживает за Алькой.

Доктор сказал, что Павел больше не встанет на ноги, но через семнадцать дней больной сам вышел из избы. Две недели Пелагея ухаживала за мужем, а в пекарне работали Анисья с Алькой.

Владислав часто появлялся в пекарне, покупая хлеб для своей части, ухаживал за Алькой и постепенно стал для Пелагеи почти зятем. Женщина радовалась, глядя на их любовь, только одно её огорчало – о будущем Владислав не заговаривал.

Внезапно Алька, сказавшись беременной, укатила в город, а Павел от горя слёг и через три дня умер. Дочь на похороны не явилась, а Пелагея поняла, что никогда не ценила робкого, покорного мужа.

После похорон Пелагея стала жить не спеша – ходила за грибами-ягодами, хлопотала по хозяйству. Алька не писала, и женщина беспокоилась. Глубокой осенью Пелагея заболела и сильно ослабла. Она сопротивлялась болезни, «целыми днями делала что-нибудь возле дома», а в погожие дни выходила посмотреть на пекарню и вспоминала свою жизнь.

Первенец Пелагеи умер после войны из-за голода. Она не могла допустить, чтобы и Алька умерла, поэтому и изменила мужу, а потом завоевала село своим чудесным хлебом.

Люди к Пелагее почти не заходили – Анисью она прогнала сразу после похорон. На Октябрьские праздники к ней заявилась Маня-большая и сообщила, что сельсовет выслал Альке справку на паспорт, а затребовала её войсковая часть.

Пелагея решила, что Алька сейчас с Владиславом. Маня-большая съездила в город и узнала, что Алька работает официанткой в ресторане, но о ребёнке ничего известно не было. Пелагея, однако, немного успокоилась и решила проветрить хранящиеся в сундуках отрезы тканей, которые собирала всю жизнь.

Перед Новым годом в сельпо завезли плюшевые жакеты. Обрадованная Пелагея купила по жакету себе и Альке, а на обратном пути от дочери Петра Ивановича узнала, что это уже не носят.

Для Пелагеи это был удар. Глядя на отрезы, ради которых тяжело работала, она поняла, что её жизнь прошла зря. Раньше мануфактура была ценным товаром, который можно было обменять на продукты. Теперь же магазины полны одежды и тканей, и труд Пелагеи обесценился.

Пелагея слегла и проболела всю зиму. Изредка от Альки приходили короткие, неласковые письма, и Пелагея до сих пор не знала, с Владиславом она живёт или одна.

В середине января к Пелагее зашёл пьяный сын Петра Ивановича и начал жаловаться, что его сердце разбито вдребезги. Пелагея поняла, что парень страдает из-за любви к Альке, о чём и написала дочери, но той было всё равно.

Ранней весной Пелагея с трудом дошла до пекарни и обнаружила, что новая повариха превратила её в грязный сарай. Это добило женщину.

Жить бы, шагать по оттаявшей земле босыми ногами да всей грудью вдыхать тёплый ветер из заречья. А она лежала, и дыхание у неё было тяжёлое, взахлёб, с присвистом.

Ухаживать за Пелагеей пришла Анисья. Выгонять больная её не стала – Маня-большая уже начала прицениваться к её добру.

Однажды ночью к Пелагее пришёл Пётр Иванович, постаревший, опустившийся, с тоской в глазах и под хмельком. Он сообщил, что Алька с Владиславом уже не живёт, и признался, что его сын давно сохнет по ней. А потом Пётр Иванович начал молить Пелагею, чтобы та выдала Альку замуж за его сына – может тогда парень бросит пить.

Пелагею захлестнуло «тёмное, мстительное чувство». Она поняла, что ненавидит Петра Ивановича с тех пор, как он насчитал ей недостачу, из-за которой Пелагея чуть в проруби не утопилась.

Пелагея плохо помнила, как ушёл Пётр Иванович. Её душили жар и кашель, но и хорошо было до слёз, ведь теперь она непременно породниться с Петром Ивановичем. На миг Пелагея потеряла сознание, а потом с трудом сползла на прохладный деревянный пол. Там и нашла её утром Анисья мёртвой.

Алька на похороны не приехала – «она плавала буфетчицей на одном из видных пассажирских пароходов, ходивших по Северной Двине». Явившись неделю спустя, девица справила по родителям пышные поминки, распродала хозяйство, заколотила дом и отправилась обратно на пароход – ей не хотелось терять такое весёлое и прибыльное место.

Федор Александрович Абрамов

Утром со свежими силами Пелагея легко брала полутораверстовый путь от дома до пекарни. По лугу бежала босиком, как бы играючи, полоща ноги в холодной травятной росе. Сонную, румяную реку раздвигала осиновой долбленкой, как утюгом. И по песчаной косе тоже шла ходко, почти не замечая ее вязкой, засасывающей зыби.

А вечером - нет. Вечером, после целого дня возня у раскаленной печи, одна мысль о возвратной дороге приводила ее в ужас.

Особенно тяжело давалась ей песчаная коса, которая начинается сразу же под угором, внизу у пекарни. Жара - зноем пышет каждая накалившаяся за день песчинка.

Оводы-красики беснуются - будто со всего света слетаются они в этот вечерний час сюда, на песчаный берег, где еще держится солнце. И вдобавок ноша - в одной руке сумка с хлебом, другую руку ведро с помоями роет.

И каждый раз, бредя этим желтым адищем - иначе не назовешь, - Пелагея говорила себе: надо брать помощницу. Надо. Сколько ей еще мучиться? Уж не такие это деньги большие - двадцать рублей, которые ей приплачивают за то, что она ломит за двоих-за троих…

Но так говорила она до той поры, пока пересохшими губами не припадала к речной воде. А утолив жажду и сполоснув лицо, она начинала уже более спокойно думать о помощнице. А на той стороне, на домашней, где горой заслоняет солнце и где даже ветерком слегка потягивает, к ней и вовсе возвращался здравый смысл.

Неплохо, неплохо иметь помощницу, рассуждала Пелагея, шагая по плотной, уже слегка отпотевшей тропинке вдоль пахучего ржаного поля. Худо ли - все пополам: и дрова, и вода. И тесто месить - не надо одной руки выворачивать. Да ведь будет помощница - будет и глаз.

А будет глаз - и помои пожиже будут. Не пабахтаешь в ведро теста - поопасешься. А раз не набахтаешь, и борова на семь пудов не выкормишь. Вот ведь она, помощница-то, каким боком выйдет. И поневоле тут поразмыслишь да пораскинешь умом…

У мостков за лыву - грязную осотистую озерину, в которой, отфыркиваясь, по колено бродила пегая кобыла с жеребенком, - Пелагея остановилась передохнуть. Тут всегда она отдыхает - и летом, и зимой, с сорок седьмого.

С той самой поры, как встала на пекарню. Потому что деревенская гора немалая - без отдыха не осилить.

На всякий случай ведро с помоями она прикрыла белым ситцевым платком, который сняла с головы, поправила волосы - жиденькую бесцветную кудельку, собранную сзади в короткий хвостик (нельзя ей показываться растрепой на люди - девья матерь), - затем по привычке подняла глаза к черемухову кусту на горе - там, возле старой, прокоптелой бани, каждый вечер поджидает ее Павел.

Было время, и недавно еще, - не на горе, у реки встречал ее муж. А осенью, в самую темень, выходил с фонарем. Ставь, жена, ногу смело. Не упадешь. А уж по дому своему - надо правду говорить - она не знала забот.

И утром печь истопит, и корову обрядит, и воды наносит, а ежели минутка свободная выпадет, и на пекарню прибежит: на неделю-на две дров наготовит. А теперь Павел болен, с весны за сердце рукой хватается, и все - и дом, и пекарня, - все на ней одной. Глаза у Пелагеи были острые - кажется, это единственное, что не выгорело у печи, - и она сразу увидела: пусто возле куста, нету Павла.

Она охнула. Что с Павлом? Где Алька? Не беда ли какая стряслась дома?

И, позабыв про отдых, про усталость, она схватила с земли ведро с помоями, схватила сумку с хлебом и зонко-звонко зашлепала по воде шатучими жердинами, перекинутыми за лыву.

Павел, в белых полотняных подштанниках, в мягких валяных бурках, в стеганой безрукавке с ее плеча, - она терпеть не могла этого стариковского вида! - сидел на кровати и, по всему видать, только что проснулся: лицо потное, бледное, мокрые волосы на голове скатались в косицы…

На, господи, не вылежался! - выпалила она прямо с порога. - Мало ночи да дня - уже и вечера прихватываешь.

Нездоровится мне ноне, - виновато потупился Павел.

Да уж как ни нездоровится, а до угори-то, думаю, мог бы дойти. И сено, - Пелагея кивнула в сторону окошка за передком никелированной кровати, - срам людей с утра валяется. Для того я вставала ни свет ни заря? Сам не можешь - дочь есть, а то бы и сестрицу дорогую кликнул. Не велика барыня!

День ангела у Онисьи сегодня.

Большой праздник! Отпали бы руки, ежели бы брату родному пособила.

Хлопая пыльными, все еще не остывшими сапогами, которые плотнее обычного сидели на затекшей ноге, Пелагея оглянула комнату - просторную, чистую, со светлым крашеным полом, с белыми тюлевыми занавесками во все окно, с жирным фикусом, царственно возвышающимся в переднем углу. Взглядом задержалась на ярко-красном платье с белым ремешком, небрежно брошенном на стул возле комода, на котором сверкали новехонькие, еще ни разу не гретые самовары.

Пелагея Амосова принадлежит к новой крестьянской формации пореволюционного времени, и черты эти ярко выражены в ее сознании и характере. В пору тяжелых испытаний, потеряв сына-первенца, Пелагея с «безрассудной, прямо-таки бесшабашной смелостью… бросилась в бой за новую жизнь», «не побоялась пойти против всех», с кем разделяла общую судьбу, кто сострадал ей. Оставив колхоз, перейдя в пекарню, она «свое хлебное воинство» «бросила на завоевание людей». Конечно, не только «хлебом» достигла она своей цели. Осуществлению планов героини многое способствовало: ее ум, красота, смелость, искусство в работе получили признание окружающих.

Народный разум и опыт тружеников узнаются в оценках и мнениях Пелагеи, в ее самоосуждении, признании торжества справедливости в человеческом мире.

Характер героини складывался как противоречивый. В поступках и сознании Пелагеи уживались несовместимые начала: потребительские стремления и общественные интересы, страсть к труду и мещанские идеалы «выйти в люди». Однако, подводя итоги своей жизни, Пелагея находит в ней самое светлое и радостное – дни работы в пекарне.

Позиция писателя выражена многообразно: в доверии к героине, которой предоставлено слово; в уважении ее человеческого достоинства и права выбирать, поступать так, как велит ей рассудок или предрассудок, и судить себя судом собственной совести. Наконец, в интонации сочувствия и сострадания, которые испытывает автор, призывая и читателя к милосердию. Таков главный итог жизни Пелагеи Амосовой.

Потому Пелагея и не заблуждается в своих оценках дочери Альки, презирает Петра Ивановича, интригана, который, пользуясь безнаказанностью, в тяжелое послевоенное время «насчитал на нее пять тысяч рублей», «чтобы нос не задирала. А заодно, чтобы и хлеб даровой с пекарни получать». Труд остается для Пелагеи высшей ценностью и смыслом жизни.

Федор Александрович Абрамов

Утром со свежими силами Пелагея легко брала полутораверстовый путь от дома до пекарни. По лугу бежала босиком, как бы играючи, полоща ноги в холодной травятной росе. Сонную, румяную реку раздвигала осиновой долбленкой, как утюгом. И по песчаной косе тоже шла ходко, почти не замечая ее вязкой, засасывающей зыби.

А вечером – нет. Вечером, после целого дня возня у раскаленной печи, одна мысль о возвратной дороге приводила ее в ужас.

Особенно тяжело давалась ей песчаная коса, которая начинается сразу же под угором, внизу у пекарни. Жара – зноем пышет каждая накалившаяся за день песчинка.

Оводы-красики беснуются – будто со всего света слетаются они в этот вечерний час сюда, на песчаный берег, где еще держится солнце. И вдобавок ноша – в одной руке сумка с хлебом, другую руку ведро с помоями роет.

И каждый раз, бредя этим желтым адищем – иначе не назовешь, – Пелагея говорила себе: надо брать помощницу. Надо. Сколько ей еще мучиться? Уж не такие это деньги большие – двадцать рублей, которые ей приплачивают за то, что она ломит за двоих-за троих…

Но так говорила она до той поры, пока пересохшими губами не припадала к речной воде. А утолив жажду и сполоснув лицо, она начинала уже более спокойно думать о помощнице. А на той стороне, на домашней, где горой заслоняет солнце и где даже ветерком слегка потягивает, к ней и вовсе возвращался здравый смысл.

Неплохо, неплохо иметь помощницу, рассуждала Пелагея, шагая по плотной, уже слегка отпотевшей тропинке вдоль пахучего ржаного поля. Худо ли – все пополам: и дрова, и вода. И тесто месить – не надо одной руки выворачивать. Да ведь будет помощница – будет и глаз.

А будет глаз – и помои пожиже будут. Не пабахтаешь в ведро теста – поопасешься. А раз не набахтаешь, и борова на семь пудов не выкормишь. Вот ведь она, помощница-то, каким боком выйдет. И поневоле тут поразмыслишь да пораскинешь умом…

У мостков за лыву – грязную осотистую озерину, в которой, отфыркиваясь, по колено бродила пегая кобыла с жеребенком, – Пелагея остановилась передохнуть. Тут всегда она отдыхает – и летом, и зимой, с сорок седьмого.

С той самой поры, как встала на пекарню. Потому что деревенская гора немалая – без отдыха не осилить.

На всякий случай ведро с помоями она прикрыла белым ситцевым платком, который сняла с головы, поправила волосы – жиденькую бесцветную кудельку, собранную сзади в короткий хвостик (нельзя ей показываться растрепой на люди – девья матерь), – затем по привычке подняла глаза к черемухову кусту на горе – там, возле старой, прокоптелой бани, каждый вечер поджидает ее Павел.

Было время, и недавно еще, – не на горе, у реки встречал ее муж. А осенью, в самую темень, выходил с фонарем. Ставь, жена, ногу смело. Не упадешь. А уж по дому своему – надо правду говорить – она не знала забот.

И утром печь истопит, и корову обрядит, и воды наносит, а ежели минутка свободная выпадет, и на пекарню прибежит: на неделю-на две дров наготовит. А теперь Павел болен, с весны за сердце рукой хватается, и все – и дом, и пекарня, – все на ней одной. Глаза у Пелагеи были острые – кажется, это единственное, что не выгорело у печи, – и она сразу увидела: пусто возле куста, нету Павла.

Она охнула. Что с Павлом? Где Алька? Не беда ли какая стряслась дома?

И, позабыв про отдых, про усталость, она схватила с земли ведро с помоями, схватила сумку с хлебом и зонко-звонко зашлепала по воде шатучими жердинами, перекинутыми за лыву.

Павел, в белых полотняных подштанниках, в мягких валяных бурках, в стеганой безрукавке с ее плеча, – она терпеть не могла этого стариковского вида! – сидел на кровати и, по всему видать, только что проснулся: лицо потное, бледное, мокрые волосы на голове скатались в косицы…

– На, господи, не вылежался! – выпалила она прямо с порога. – Мало ночи да дня – уже и вечера прихватываешь.

– Нездоровится мне ноне, – виновато потупился Павел.

– Да уж как ни нездоровится, а до угори-то, думаю, мог бы дойти. И сено, – Пелагея кивнула в сторону окошка за передком никелированной кровати, – срам людей с утра валяется. Для того я вставала ни свет ни заря? Сам не можешь – дочь есть, а то бы и сестрицу дорогую кликнул. Не велика барыня!

– День ангела у Онисьи сегодня.

– Большой праздник! Отпали бы руки, ежели бы брату родному пособила.

Хлопая пыльными, все еще не остывшими сапогами, которые плотнее обычного сидели на затекшей ноге, Пелагея оглянула комнату – просторную, чистую, со светлым крашеным полом, с белыми тюлевыми занавесками во все окно, с жирным фикусом, царственно возвышающимся в переднем углу. Взглядом задержалась на ярко-красном платье с белым ремешком, небрежно брошенном на стул возле комода, на котором сверкали новехонькие, еще ни разу не гретые самовары.

– А та где, кобыла?

– Ушла. Девка – известно.

– Вот как, вот как у нас! Сам весь день на вылежке, дочи дома не оследится, а мати хоть убейся. Одной мне надо…

Пелагея наконец скинула сапоги и повалилась на пол. Без всякой подстилки. Прямо на голый крашеный пол. Минут пять, а то и больше лежала она недвижно, с закрытыми глазами, тяжело, с присвистом дыша. Потом дыхание у нее постепенно выровнялось – крашеный пол хорошо вытягивает жар из тела, и она, повернувшись лицом к мужу, стала спрашивать его о домашних делах.

Самая главная и самая тяжелая работа по дому была сделана – Алька и корову подоила, и травы на утро принесла. Еще ей радость доставил самоварчик, который, поджидая ее, согрел Павел, – не все, оказывается, давил койку человек, справил свое дело и сегодня.

Она встала, выпила подряд пять чашек крепкого чаю без сахара – пустым-то чаем скорее зальешь жар внутри, потом приподняла занавеску на окне и опять посмотрела в огород. Лежит сено, целый день лежит, а ей уж не прибрать сегодня – отпали руки и ноги…

– Нет, не могу, – сказала она и снова повалилась на пол, на этот раз на ватник, услужливо разостланный мужем. – За вином-то сходил – нет? – спросила она немного погодя.

– Сходил. Взял две бутылки.

– Ну, то ладно, ладно, мужик, – уже другим голосом заговорила Пелагея. – Надо вино-то. Может, кто зайдет сегодня. Много ноне вина-то закупают?

– Закупают. Не все еще уехали к дальним сенам. Петр Иванович много брал. И белого и красного.

– Как уж не много, – вздохнула Пелагея. – Большие гости будут. Антонида, говорят, приехала, ученье кончила. Не видал?

– Приехала – поминал даве начальник орса. Из района, говорит, на катере вместе с военным ехала, с офицером, – вроде как на природу поинтересоваться захотела. А какая природа? Жениха ловит, взамуж выскочить поскорее хочет. – Пелагея помолчала. – А тебе уж ничего не говорил? Не звал на чашку чая?

Лето. В последний раз главная героиня Аля Амосова была в родной деревне Летовке в прошлом году, на похоронах матери. Теперь она хотела как можно больше узнать о новостях от тётки Анисьи и Мани, которых приехала навестить. Они рассказали ей о главном - строительстве нового клуба и замужестве Алькиной подружки.

Аля пару лет назад переехала в город и работала в столовой официанткой, куда её устроил Аркадий Семенович. Неплохо зарабатывала и начальника хвалила. Она рассказала, что больше не живет со своим кавалером Владиславом Сергеевичем. Узнала, что он платит алименты и поняла, что материально не сможет их обеспечивать.

Алька настолько соскучилась по родной деревне, что захотела испытать все прелести сразу: и в баньке помыться, и побывать за дорогой, у черемухового куста, возле которого она, бывало, с отцом поджидала возвращавшуюся с пекарни усталую мать; и на лугу под горой, где все утро заливалась сенокосилка; и у реки...

Во время прогулки Алька встретила своих знакомых: не сразу узнавшую её соседку, Пеку Каменного на машине, о которой тот долго мечтал; разыграла свою учительницу Евлампию Никифоровну, зашла в почти достроенный новый клуб, где ей всё очень понравилось. Встретилась с подружками, помогла им косить сено, а потом весело и с визгами купалась в реке. Алька была безумно рада вернуться в родную для неё деревенскую атмосферу.

Дома за обедом Аля обсуждала с собравшимися в тёткином доме старухами все подряд: пенсии, иконы, ягоды, пользу живой воды... Потом пошли с Анисьей по ягоды. В лесу особый запах листвы напомнил Але покойную мать и навеял грусть... Но выйдя на дорогу, она снова встретила Пеку и, разгово­рившись с ним, отвлеклась от воспоминаний о матери. Вернувшись с прогулки, Алька встретила старуху Христофоровну. Та рассказала, что тропу к реке переименовали Паладьиной тропой в честь Алиной матери. Труженицей она была еще той - никто столько не прошел по этой тропе, сколько она. Дойдя до пекарни, где работала мать, Алька опять загрустила, ведь пекарня эта и довела мать до гроба. Она стояла и ждала, что вот-вот в окне появится её мать. Но этого не произошло, и Аля направилась к местному магазину.

Магазины были страстью девушки. Там она встретила Серёжу, по которому ещё не так давно вздыхала. Он был пьян. Поболтав с продавщицей Настей, Аля пошла дальше. Из головы не выходил Серёжа. Она вспомнила, как ей было с ним хорошо, и сравнила с тем, какой он сейчас.

Затем главная героиня направилась к старой подруге Лидке. В её доме многое изменилось, да и сама она очень похорошела. Лидка встретила подругу очень тепло, и они всё время обсуждали растущий живот Лиды. Она была беременна как раз от того Мити, который долгое время ухаживал за Алей.

Вернувшись из гостей, Аля с тёткой Анисьей разговорились о мужчинах. Тётка все расспрашивала Алю об её ухажёрах. Затем снова обсуждали Митю Ермолова. Алька не выдержала и заплакала, склонившись на плечо к Анисье: «Тетка, тетка, ‹…› пошто меня никто не любит?» Алька верила в любовь и завидовала Лидке с Митей. Тётка пыталась успокоить племянницу, говорила, какая она красивая и что все у неё сложится, затем потихоньку уложила Алю спать.

На следующий день Альке показалось, что её зовёт мать, и она проснулась. Родной дом Али уже много лет пустовал, и поэтому Аля жила у тетки. Босая, она побежала к материнскому дому. Вбежала во дворик, где всё сделано, как хотела мать, пробежала через ворота, через сени, забежала в комнату, где стояла кровать, на которой умерла мать, и прошептала: «Мама, я пришла». Но кроме кота Бусика в доме никто не откликнулся. Кот не ушёл из дому даже после смерти матери, и Аля стала корить себя за то, что мать родную на город променяла. «Мама, мама, я останусь. Слышишь? Никуда больше не поеду... шептала Аля... Слезы текли по её щекам».

Аля была решительно настроена остаться в деревне. Первым делом она прибралась в родительском доме. Как же все-таки прекрасно с утра самой топить печь, самой мыть полы, самой греть самовар. А какое наслаждение ходить босиком по чистому, намытому дому! Аля долго думала, кем будет работать и решила, что станет дояркой. Теперь она не понимала, зачем уехала в людный город обслуживать пьяных дядек, когда дома столько прелестей жизни. Маня и Анисья были против такого решения Али, но всё-таки девушка поехала в город за вещами.

Приехав в квартиру, в которой они два года жили с подругой, первым делом Аля разболталась с Томкой. Та собиралась на вечеринку и звала Альку с собой, но та отказалась. Узнав, что Аля собралась уезжать обратно в деревню, Томка уговорила её остаться и попробовать поработать с ней стюардессой междуна­родного класса. Вся решимость Альки пропала, ведь она мечтала о такой работе. Она осталась.

Через два года осенью Анисье пришло письмо от Али. Краткое, без объяснений: продавай дом, высылай деньги. Анисья за всю свою жизнь ни Альке, ни матери её не перечила, а тут упёрлась, не дрогнула. Мать с отцом всю жизнь в этот дом столько сил вкладывали... Вскоре Анисья слегла. Она всё ждала, что вот-вот откроется дверь и на пороге появится беззаботная, улыбающаяся Алька.

Тетка, а я ведь нашла покупателя. Ну-ка, собирай скорее на стол, обмоем это дело...

Пересказала Екатерина Шарафиева для Брифли.